Вообще, кладбищу в русской культуре всегда отдавалось особое почтение. Уже Николая Федорова достаточно вспомнить с его идеями перенесения центра тяжести социальной жизни на кладбище. Историк Н.Костомаров отмечал, что «издавна могилы родителей и предков были святыней русского народа, и князья наши, заключая договор между собой, считали лучшим знамением его крепости, если он будет произнесен на отцовском гробе».

Живя в пространстве кладбища, распределения кладов, укладов, невольно становишься свидетелем, или даже участником, встречи Времени и времен, -времен культуры, времен года, времен персональных и социальных.  Только тут понимаешь, что все живет в режиме неуклонного распада, рассеивания и постепенного забвения; но все же постепенного, ибо культура захоронения и ухаживания за могилами — культура циркуляции памяти, сопротивления забвению, или культура именно постепенного забвения. Исходя из этого и создавались погосты, эти книги жизней, кладези тайн, хранители биографий.

Для того чтобы «город мертвых» не поглотил «город живых», и наоборот, необходимо было достичь некой гармонии в их параллельном развитии. И она достигалась. Экологические условия, в которых размещался некрополь, позволяли многократно использовать каждое место захоронения, и таким образом площадь кладбища оставалась практически неизменной. Исторические погосты, сохранившиеся до наших дней, все расположены на территориях с песчаными, хорошо дренированными  грунтами, не подверженными обводнению.

       После Октябрьской революции 1917 года декреты Советской власти об отделении церкви от государства лишили ее влияния на обряд и культуру погребения, и на смену религиозным обрядам похорон пришли гражданские. Следствием такой политики явилось уничтожение практически всех некрополей в черте Москвы. Это привело как к потере социально-духовной функции погоста, так и упадку художественной культуры некрополя и ознаменовало начало формирования нового советского кладбищенского хозяйства.

Погосты стали размещать в пригороде, как правило, на непригодных для других видов хозяйственного использования землях, то есть на заболоченных или периодически подтапливаемых.

Превратившись в своего рода «склады», где каждое место захоронения может быть использовано не больше одного раза и в силу этого регулярно возникает необходимость в прирезке все новых и новых территорий, кладбища перестали быть таковыми в первоначальном понимании этого слова.  Более того, разросшиеся до невероятных размеров, они стали представлять реальную угрозу для окружающей среды и здоровья горожан.

В то время как в дореволюционной России экологическое благополучие некрополей диктовалось их высокой социально-духовной значимостью и они создавались, прежде всего, как объекты исповедального назначения,  сегодня кладбища продолжают расцениваться исключительно как места для захоронения умерших со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Москвичи стараются как можно реже ходить на кладбища, аргументируя это тем, что атмосфера, царящая там, приводит в ужас, и следовало бы вовсе их уничтожить, однако территория города мертвых продолжает стремительно расти, как будто пытаясь в плотное кольцо захватить город живых, а проблема нехватки мест захоронения остается нерешенной.

И тут невольно задумываешься, почему то, что всегда притягивало людей, начинает отталкивать их? Почему то, что было источником вдохновения, вдруг становится источником только негативных эмоций? В чем причина отторжения «живого» от «мертвого», казалось бы, двух сторон одной медали? Рассуждая о соотношении «живого» и «мертвого» в «экологическом дискурсе» А.В.Демичев подчеркивает, что причина заключается в «нарушении, срыве естественного, ритмичного взаимодействия между ними». И то, во что превратились московские погосты, произошло «в том числе и из-за непродуманного и стереотипного повседневного представления об абсолютной чуждости, разнородности живого и мертвого, расторженности их единства в нашей ментальности». [2]